Скрытую пружину булгаковского "Собачьего сердца", кажется, так никто не вытащил. Потому что не поняли, что такой Шариков. Видели в нём "метафору", "образ хама" и т.п.
А между тем всё просто. Шариков был самым обычным оборотнем. Видимо, помесью волкодлака и дворняжки. Бабушка его отнюдь не с водолазом согрешила, и пятно на морде было ведьмачье.
Правда, разведение кровей дало себя знать: оборотнем Шарик был хреновым. Превращался, во-первых, очень медленно, и, во-вторых, процесс не контролировал. Всю жизнь и прожил бы собакой, если бы не профессор. Который то ли своей хирургией, то ли (что вероятнее) каким-то магическим предметом, находящимся в квартире, «что-то там такое затронул». Подозреваю, что сова, Шариком разъяснённая, была непроста - но это ещё требует исследования.
Важно, что Преображенский потом разобрался, что его дурацкая хирургия тут ни при чём, и второй раз, когда надо было обернуть Шарикова в Шарика, просто провёл соответствующий обряд, а не лез скальпелем под череп – с риском убить пациента и поиметь неприятности.
Заметим, что вторая операция в повести не описывается никак – просто сказано, что «стояла тишина». Ну, мы-то понимаем.
Из этого много чего следует, в том числе о профессоре и характере его занятий. Для нас пока важно одно: если мы правы, то пёс Шарик способности к превращению в человека не утратил.
Скорее всего, после бегства профессора за границу в 1934-м и гибели Борменталя в застенках НКВД в 1936-м – о чём, думаю, написал роман Пильняк, да в том же НКВД рукопись и пропала - Шарик снова постепенно в Шарикова.
Биография у него была обыкновенная. Воевал, потом жил в деревне, от трансформаций удерживался водкой и здоровым образом жизни. «Как у всех».
Старость Шарикова описана у Сорокина в романе «Норма». Там престарелый человекопёс работает на даче у профессора Мартина Алексеевича (Шариков по жизни жался к профессорам). Работал честно, морил крыс, сажал рассаду, парники ставил. К сожалению, именно в этот момент, он снова стал превращаться в собаку. Что и видно по письмам: как скудел словарный запас, как лезли чисто собачьи эмоции, как потом распадалась речь и т.д.
Кстати. «Собачье сердце» начинается с воя: «У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу!». Письма к Мартину Алексеевичу кончаются старческим скулежом – «аааааааааааааааааааааа». Получилась весьма изящная замкнутая конструкция.
) холодно, не могу заснуть (
А между тем всё просто. Шариков был самым обычным оборотнем. Видимо, помесью волкодлака и дворняжки. Бабушка его отнюдь не с водолазом согрешила, и пятно на морде было ведьмачье.
Правда, разведение кровей дало себя знать: оборотнем Шарик был хреновым. Превращался, во-первых, очень медленно, и, во-вторых, процесс не контролировал. Всю жизнь и прожил бы собакой, если бы не профессор. Который то ли своей хирургией, то ли (что вероятнее) каким-то магическим предметом, находящимся в квартире, «что-то там такое затронул». Подозреваю, что сова, Шариком разъяснённая, была непроста - но это ещё требует исследования.
Важно, что Преображенский потом разобрался, что его дурацкая хирургия тут ни при чём, и второй раз, когда надо было обернуть Шарикова в Шарика, просто провёл соответствующий обряд, а не лез скальпелем под череп – с риском убить пациента и поиметь неприятности.
Заметим, что вторая операция в повести не описывается никак – просто сказано, что «стояла тишина». Ну, мы-то понимаем.
Из этого много чего следует, в том числе о профессоре и характере его занятий. Для нас пока важно одно: если мы правы, то пёс Шарик способности к превращению в человека не утратил.
Скорее всего, после бегства профессора за границу в 1934-м и гибели Борменталя в застенках НКВД в 1936-м – о чём, думаю, написал роман Пильняк, да в том же НКВД рукопись и пропала - Шарик снова постепенно в Шарикова.
Биография у него была обыкновенная. Воевал, потом жил в деревне, от трансформаций удерживался водкой и здоровым образом жизни. «Как у всех».
Старость Шарикова описана у Сорокина в романе «Норма». Там престарелый человекопёс работает на даче у профессора Мартина Алексеевича (Шариков по жизни жался к профессорам). Работал честно, морил крыс, сажал рассаду, парники ставил. К сожалению, именно в этот момент, он снова стал превращаться в собаку. Что и видно по письмам: как скудел словарный запас, как лезли чисто собачьи эмоции, как потом распадалась речь и т.д.
Кстати. «Собачье сердце» начинается с воя: «У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу!». Письма к Мартину Алексеевичу кончаются старческим скулежом – «аааааааааааааааааааааа». Получилась весьма изящная замкнутая конструкция.
) холодно, не могу заснуть (